Давным-давно, в стране, которая исчезла с карт и из умов , но когда-то была такой реальной и такой могущественной, высоко в горах стояла небольшая деревня , купаясь в солнечных лучах, утопая в садах и виноградникax.
Она, наверно, до сих пор там. Я не проверял.
Это родина моей мамы, и когда я вспоминаю ее, я улыбаюсь, а моя мама плачет. Там жили и работали высокие смуглые люди, сажали фруктовые деревья, пасли свои стада и смотрели новости из городов с недоумением и легким интересом.
Дети носились по улицам с утра до вечера без присмотра, купались в ручье, лазали по деревьям, обдирали коленки и никто о них не беспокоился.
А когда они приходили домой и мыли ноги, их ждал свежий хлеб, теплое молоко и домашний сыр от коров, которых они знали по имени.
Kогда семья праздновала свадьбу или рождение сына, вся деревня пахла жареной бараниной и печеными сладостями, и никто не оставался дома.
Молодые танцевали, а старики улыбались и курили, и рассказали истории, одни и те же, но их слушали каждый раз с интересом и уважением.
Мы приезжали туда каждой весной, в апреле, когда сады еще цвели, а уезжали в сентябре, с полными корзинами фруктов.
Мы долго тряслись в папиной Ладе по извилистой дороге, все время вверх, поворот за поворотом и опять вверx.
Я и моя сестренка подрыгивали на заднем сиденьe, а мама пичкала нас бутербродами.
И только под вечер мы выезжали в деревню, и медленно катились по улице, а жители останавливались, заводив нашу машину и махали нам, а мы махали им в ответ.
Дом дедушки был самый большой в деревне, четыре окна , белый, с железной крышей.
Дядя Гасан выскакивал на улицу и торопился открыть ворота. Ворота тоже были железные, покрашены в зеленый цвет. Наверxy были пики и шары.
Я отчетливо вижу эти шары, уж очень они мне тогда нравились.
Сумей я тогда залезть на ворота, дедушка не досчитался бы парочки.
Ворота открывались с лязгом, мы с сестрой неслись во двор, куда уже высыпала вся семья.
Нас хватали, тискали, целовали, поднимали, подкидывали в воздух, целовали опять, передавая друг другу. Бабушка плакала от радости и шептала молитвы, а я узнавал ее родной запах - мяты, кухни, сдобы и кислого молока.
Мой дедушка пах табаком и одеколоном, он был высокий, широкоплечий, с большими усами.
Он много и громоподобно смеялся, а ходил враскачку. А моя тетя, красавица Гульбен, носила цветастые платья и платки, и пахла она, как ангел.
После городской квартиры, двор дедушки казался государством. Я и сестра бросались проверять все амбары, конюшню и птичник.
Мы гладили коров, совали овцам пучки травы, с опаской подходили к лошадям.
Сестра боялась петуха. Честно признаться когда он косил оранжевым круглым глазом, у меня тоже холодело под ложечкой, и я начинал озираться, присматривая себе камень на всякий случай.
У нас с сестрой были личные ослы. Мы на них ездили на ручеек купаться, но бегать наперегонки ослы отказывались наотрез.
Осел моей сестры был чёрный и она все время придумывала ему разные имена - то Буратино его назовет, то Бриллиантом. Мой осел был серый.
Я звал его - Серый Oсел.
Дом деда был просторный, всегда прохладный.
На полу полосатые половики, на стенах ковры и фотографии.
Полированная мебель из Москвы и сверкающая люстра из Чехии.
На полках - множество русских книг, еще больше книг лежало стопками в комнате Гасана. В шкафу - охотничьи ружья и боевой пистолет – нелегальный, конечно, но никто не боялся.
На телевизоре - кружевная накидка и такая же кружевная скатерть на столе, связанная бабушкой еще до свадьбы, до сих пор белая.
Дом был окружен верандой, где семья ела летом. Места хватало всем, даже всем соседям, которые начинали потихоньку подтягиваться, заслышав о нашем приезде.
Моя мама доставала подарки, а бабушка подавала обильный обед, но нам не сиделось, мы бежали к своим друзьям, и делились городскими жвачками и конфетами.
Сосед Сурен был другом дедa. Дядя Гасан был влюблен в дочь Сурена Сато с восьмого класса. Когда бабушка раскрыла его тайну, он от стыда убежал и не возвращался до ночи.
Отец ее, Сурен приходил к дедушке по вечерам попить чаю, поиграть в нарды и поговорить о лошадях, которых только они двое и держали.
Говорили они до полуночи, выпивали десяток чашек чая, потом Сурен собирался домой, дедушка провожал его, и незаметно они задeрживались ещё на час за разговорами.
И дедушка и Сурен одобрили любовь Гасана, но свадьбу откладывали. Гасан собирался поступать в институт, учить русский язык и литературу, в Баку, а может, и в Москве. Дедушка искал связи.
Я вспоминаю Гасана в его последний школьный год, долговязым, неуклюжим, с редкими усиками, в очках и всегда с книжкой. Он любил рассказывать нам истории из книг, о поэте, которого убили из-за красивой жены, о войнах, царях и революционерах.
Волновался, размахивал руками. Иногда мы подшучивали над ним - "Смотри, Сатико идет!" Он сразу терялся, краснел. Сердился на нас, но ненадолго. Мы слушали его как зачарованные. Он был бы прирожденным учителем.
Гульбен была немного старше его - и она была красавицей. Она бы посрамила победительниц конкурсов красоты, и дев, вдохновлявших газели Хафиза и Хайяма.
Cтоя за дверью я подсматривал как она расчесывала густые блестящие волосы.
Еще она была не по-деревенски светлокожей, матово розовой. Бабушка ревниво оберегала эту бледность, перевязывая ей платок, прикирикивая, когда Гульбен долго оставалась на солнце Соседки прерывали свои сплетни, когда Гульбен заходила в комнату с подносом, и рассыпались в приторных похвалах ее красоте.
А когда я увязывался с Гульбен в магазин, встреченные парни вдруг вспыхивали неожиданным интересом ко мне, и приседая , завязывали шутливые беседы, a Гульбен, oтворачиваясь, тянула меня за руку. К Гульбен сватались постоянно, и деревенские женихи, и дальние, но дедушка не торопился.
Если я закрою глаза, я вижу всех нас на веранде, распахнуты окна, белые кружевные занавески развеваются, как флаги, дедушка хохочет во главе стола, Гульбен, изящная как балерина, несет огромный поднос с фаршированными перцами, закат красит стены стволов и амбаров золотом и медом, пчелы жужжат, блеет скот вдалеке, и мы все вместе и так счастливы в последнее лето перед войной.
Я не знаю кто начала эту войну, кто ее оправдывал, кто на ней нажился. Но я надеюсь, что он будет гореть в аду вечно.
Семья дедушки должна была бежать. Немедленно, неожиданно и не было ни минуты чтобы собрать вещи, попрощаться с родными местами, прoдать что-то.
Да кто бы купил. Собирались тихо и отчаянно, переговариваясь вполголоса.
Только одежда, золото, пачки денег с гербом рассыпающейся страны, скопленные за долгие годы работы на земле, стремительно теряющие свою ценность.
Голодные животные мычат, нет времени, кто- нибудь о них позаботится.
Никакой мебели. Книги? Куда мы их? Люстра, которую еженедельно бережно протирали, подвеску за подвеской, мародер стащит ее и унесет к себе домой. Телевизор слишком тяжелый.
Оружие нельзя - нас могут остановить и обыскать. Приданое Гульбен, вышитые полотенца и простыни, мотки домашней шерсти, некуда положить.
Полный амбар, варенья, соленья, маринады, со своих огородов, еще с прошлой и позапрошлой осени, достанутся первому, кто зайдет в заброшенный дом. Скорее, скорее, все в машину, а то все пропадем.
Дедушка отвел лошадей во двор к Сурену, куда еще? Сурен обещал заботиться. Слезу смахнул даже. Ни копейки не предложил, Бог ему судья. Гасан занят был,таскaл вещи. Не простился с невестой, не взглянул в последний раз.
Дед завел машину в темноте. Ворота были настежь открыты. Темные фигуры соседей маячили у домов.
Машина отьехала. Бабушка, вытирая слезы, оглянулась на дом, в который она вошла юной невестой, и увидела как соседи с которыми она бок о бок прожила свою жизнь, как стая крыс ринулась в ее дом, чтобы поживится ее добром.
Им повезло. Они добрались до Баку живыми и невредимыми. Сначала их поселили в пустую школу. Потом выделили маленький домик, хатку, без отопления и воды.
Две тесные комнатки, окошко под потолком. Низкий потолок, слишком низкий для деда.
Они потихоньку устроились. Притащили ящиков, раскатали матрасы. Отремонтировали печку, починили окна. Дедушка не принимал участия в хлопотах.
Угрюмо сидел в углу. Его уговаривали поесть, он садился за стол молча.
Однажды утром бабушка пришла его разбудить, он смотрел на нее беспомощно, пытался что-то сказать.
Это был инсульт, который обездвижил его на годы, до смерти.
Гасану пришлось кормить семью. Он стал торговать овощами и всякой ерундой.
Поставил ящик на рынке, купил подержанные весы. Застенчивый, вежливый Гасан пошел на Насиминский рынок, как ягненок к волкам. Стоял, натягивая от ветра шапку на уши, с мешком картошки среди голосистых наглых торговцев.
Стыдился откупаться от охранников. Все время снижал цены.
Ему разбивали очки и опрокидывали прилавок. Он подбирал товар, чистил и раскладывал снова.
Один раз, когда он отлучился за чашку чая, у него украли весы, но оставили томик Толстого, который он брал почитать в свободные минуты.
Он все еще собирался поступить в институт, хоть на вечерний, потом, когда-нибудь, когда дед поправится, когда Гульбен выйдет замуж.
Потом привык. Подружился с охранниками, купил ватник и непромокаемый плащ. Зарабатывал достаточно, они очень мало ели, и ничего не покупали из одежды.
Гульбен ухаживала за дедом, кормила его с ложки, мыла, причесывала, переворачивала все еще тяжелое тело, рассказывала новости про родственников и из газет. Стирала простыни и рубашки в ледяной воде на дворе.
Ее руки покраснели и огрубели, а волосы поседели. Она перестала думать о замужестве - кто бы остался с отцом?
Бабушке самой нужна была помощь - она теряла зрение, как она говорила, выплакала все глаза. По-моему, это была глаукома, и ей помогла бы операция, но бабушка отказывалась идти к врачу и повторяла, что ей не на что смотреть.
Они все живут в этом домике.
Мой отец установил им котел с горячей водой, но туалет на дворе.
Дедушка умер, бабушка ослепла. Доктор прописал ей капли для глаз, и Гульбен с ней ссорится из-за того, что бабушка отказывается их принимать.
Гульбен сорок пять лет. Она стала домоседкой, даже на свадьбы не ходит. Cмотрит телевизор, сериалы в основном.
На рынок ходит Гасан. Ему сорок, он так и не женился, a работает теперь сторожем. Платят мало, но зато много времени для чтения.
Часто покупает русские книги, не новые, с бандитами и блондинками на обложке, a старые, c поpтретами бородатых писателей.
Гасан приходит с работы поздно, Гульбен греет еду, и он уходит на койку за перегородкой и читает под голой лампочкой, пока на него не заругаются, чтобы не жег свет.
Им обeщали квартиру в доме с газом и ванной, но они не сильно надеются. Такое впечатление, что им все равно.
B той войне, я не знаю, кто ее начал и кто на ней нажился, было потеряно столько юных жизней, полных красивых надежд и планов. Посчитайте и эти...
Она, наверно, до сих пор там. Я не проверял.
Это родина моей мамы, и когда я вспоминаю ее, я улыбаюсь, а моя мама плачет. Там жили и работали высокие смуглые люди, сажали фруктовые деревья, пасли свои стада и смотрели новости из городов с недоумением и легким интересом.
Дети носились по улицам с утра до вечера без присмотра, купались в ручье, лазали по деревьям, обдирали коленки и никто о них не беспокоился.
А когда они приходили домой и мыли ноги, их ждал свежий хлеб, теплое молоко и домашний сыр от коров, которых они знали по имени.
Kогда семья праздновала свадьбу или рождение сына, вся деревня пахла жареной бараниной и печеными сладостями, и никто не оставался дома.
Молодые танцевали, а старики улыбались и курили, и рассказали истории, одни и те же, но их слушали каждый раз с интересом и уважением.
Мы приезжали туда каждой весной, в апреле, когда сады еще цвели, а уезжали в сентябре, с полными корзинами фруктов.
Мы долго тряслись в папиной Ладе по извилистой дороге, все время вверх, поворот за поворотом и опять вверx.
Я и моя сестренка подрыгивали на заднем сиденьe, а мама пичкала нас бутербродами.
И только под вечер мы выезжали в деревню, и медленно катились по улице, а жители останавливались, заводив нашу машину и махали нам, а мы махали им в ответ.
Дом дедушки был самый большой в деревне, четыре окна , белый, с железной крышей.
Дядя Гасан выскакивал на улицу и торопился открыть ворота. Ворота тоже были железные, покрашены в зеленый цвет. Наверxy были пики и шары.
Я отчетливо вижу эти шары, уж очень они мне тогда нравились.
Сумей я тогда залезть на ворота, дедушка не досчитался бы парочки.
Ворота открывались с лязгом, мы с сестрой неслись во двор, куда уже высыпала вся семья.
Нас хватали, тискали, целовали, поднимали, подкидывали в воздух, целовали опять, передавая друг другу. Бабушка плакала от радости и шептала молитвы, а я узнавал ее родной запах - мяты, кухни, сдобы и кислого молока.
Мой дедушка пах табаком и одеколоном, он был высокий, широкоплечий, с большими усами.
Он много и громоподобно смеялся, а ходил враскачку. А моя тетя, красавица Гульбен, носила цветастые платья и платки, и пахла она, как ангел.
После городской квартиры, двор дедушки казался государством. Я и сестра бросались проверять все амбары, конюшню и птичник.
Мы гладили коров, совали овцам пучки травы, с опаской подходили к лошадям.
Сестра боялась петуха. Честно признаться когда он косил оранжевым круглым глазом, у меня тоже холодело под ложечкой, и я начинал озираться, присматривая себе камень на всякий случай.
У нас с сестрой были личные ослы. Мы на них ездили на ручеек купаться, но бегать наперегонки ослы отказывались наотрез.
Осел моей сестры был чёрный и она все время придумывала ему разные имена - то Буратино его назовет, то Бриллиантом. Мой осел был серый.
Я звал его - Серый Oсел.
Дом деда был просторный, всегда прохладный.
На полу полосатые половики, на стенах ковры и фотографии.
Полированная мебель из Москвы и сверкающая люстра из Чехии.
На полках - множество русских книг, еще больше книг лежало стопками в комнате Гасана. В шкафу - охотничьи ружья и боевой пистолет – нелегальный, конечно, но никто не боялся.
На телевизоре - кружевная накидка и такая же кружевная скатерть на столе, связанная бабушкой еще до свадьбы, до сих пор белая.
Дом был окружен верандой, где семья ела летом. Места хватало всем, даже всем соседям, которые начинали потихоньку подтягиваться, заслышав о нашем приезде.
Моя мама доставала подарки, а бабушка подавала обильный обед, но нам не сиделось, мы бежали к своим друзьям, и делились городскими жвачками и конфетами.
Сосед Сурен был другом дедa. Дядя Гасан был влюблен в дочь Сурена Сато с восьмого класса. Когда бабушка раскрыла его тайну, он от стыда убежал и не возвращался до ночи.
Отец ее, Сурен приходил к дедушке по вечерам попить чаю, поиграть в нарды и поговорить о лошадях, которых только они двое и держали.
Говорили они до полуночи, выпивали десяток чашек чая, потом Сурен собирался домой, дедушка провожал его, и незаметно они задeрживались ещё на час за разговорами.
И дедушка и Сурен одобрили любовь Гасана, но свадьбу откладывали. Гасан собирался поступать в институт, учить русский язык и литературу, в Баку, а может, и в Москве. Дедушка искал связи.
Я вспоминаю Гасана в его последний школьный год, долговязым, неуклюжим, с редкими усиками, в очках и всегда с книжкой. Он любил рассказывать нам истории из книг, о поэте, которого убили из-за красивой жены, о войнах, царях и революционерах.
Волновался, размахивал руками. Иногда мы подшучивали над ним - "Смотри, Сатико идет!" Он сразу терялся, краснел. Сердился на нас, но ненадолго. Мы слушали его как зачарованные. Он был бы прирожденным учителем.
Гульбен была немного старше его - и она была красавицей. Она бы посрамила победительниц конкурсов красоты, и дев, вдохновлявших газели Хафиза и Хайяма.
Cтоя за дверью я подсматривал как она расчесывала густые блестящие волосы.
Еще она была не по-деревенски светлокожей, матово розовой. Бабушка ревниво оберегала эту бледность, перевязывая ей платок, прикирикивая, когда Гульбен долго оставалась на солнце Соседки прерывали свои сплетни, когда Гульбен заходила в комнату с подносом, и рассыпались в приторных похвалах ее красоте.
А когда я увязывался с Гульбен в магазин, встреченные парни вдруг вспыхивали неожиданным интересом ко мне, и приседая , завязывали шутливые беседы, a Гульбен, oтворачиваясь, тянула меня за руку. К Гульбен сватались постоянно, и деревенские женихи, и дальние, но дедушка не торопился.
Если я закрою глаза, я вижу всех нас на веранде, распахнуты окна, белые кружевные занавески развеваются, как флаги, дедушка хохочет во главе стола, Гульбен, изящная как балерина, несет огромный поднос с фаршированными перцами, закат красит стены стволов и амбаров золотом и медом, пчелы жужжат, блеет скот вдалеке, и мы все вместе и так счастливы в последнее лето перед войной.
Я не знаю кто начала эту войну, кто ее оправдывал, кто на ней нажился. Но я надеюсь, что он будет гореть в аду вечно.
Семья дедушки должна была бежать. Немедленно, неожиданно и не было ни минуты чтобы собрать вещи, попрощаться с родными местами, прoдать что-то.
Да кто бы купил. Собирались тихо и отчаянно, переговариваясь вполголоса.
Только одежда, золото, пачки денег с гербом рассыпающейся страны, скопленные за долгие годы работы на земле, стремительно теряющие свою ценность.
Голодные животные мычат, нет времени, кто- нибудь о них позаботится.
Никакой мебели. Книги? Куда мы их? Люстра, которую еженедельно бережно протирали, подвеску за подвеской, мародер стащит ее и унесет к себе домой. Телевизор слишком тяжелый.
Оружие нельзя - нас могут остановить и обыскать. Приданое Гульбен, вышитые полотенца и простыни, мотки домашней шерсти, некуда положить.
Полный амбар, варенья, соленья, маринады, со своих огородов, еще с прошлой и позапрошлой осени, достанутся первому, кто зайдет в заброшенный дом. Скорее, скорее, все в машину, а то все пропадем.
Дедушка отвел лошадей во двор к Сурену, куда еще? Сурен обещал заботиться. Слезу смахнул даже. Ни копейки не предложил, Бог ему судья. Гасан занят был,таскaл вещи. Не простился с невестой, не взглянул в последний раз.
Дед завел машину в темноте. Ворота были настежь открыты. Темные фигуры соседей маячили у домов.
Машина отьехала. Бабушка, вытирая слезы, оглянулась на дом, в который она вошла юной невестой, и увидела как соседи с которыми она бок о бок прожила свою жизнь, как стая крыс ринулась в ее дом, чтобы поживится ее добром.
Им повезло. Они добрались до Баку живыми и невредимыми. Сначала их поселили в пустую школу. Потом выделили маленький домик, хатку, без отопления и воды.
Две тесные комнатки, окошко под потолком. Низкий потолок, слишком низкий для деда.
Они потихоньку устроились. Притащили ящиков, раскатали матрасы. Отремонтировали печку, починили окна. Дедушка не принимал участия в хлопотах.
Угрюмо сидел в углу. Его уговаривали поесть, он садился за стол молча.
Однажды утром бабушка пришла его разбудить, он смотрел на нее беспомощно, пытался что-то сказать.
Это был инсульт, который обездвижил его на годы, до смерти.
Гасану пришлось кормить семью. Он стал торговать овощами и всякой ерундой.
Поставил ящик на рынке, купил подержанные весы. Застенчивый, вежливый Гасан пошел на Насиминский рынок, как ягненок к волкам. Стоял, натягивая от ветра шапку на уши, с мешком картошки среди голосистых наглых торговцев.
Стыдился откупаться от охранников. Все время снижал цены.
Ему разбивали очки и опрокидывали прилавок. Он подбирал товар, чистил и раскладывал снова.
Один раз, когда он отлучился за чашку чая, у него украли весы, но оставили томик Толстого, который он брал почитать в свободные минуты.
Он все еще собирался поступить в институт, хоть на вечерний, потом, когда-нибудь, когда дед поправится, когда Гульбен выйдет замуж.
Потом привык. Подружился с охранниками, купил ватник и непромокаемый плащ. Зарабатывал достаточно, они очень мало ели, и ничего не покупали из одежды.
Гульбен ухаживала за дедом, кормила его с ложки, мыла, причесывала, переворачивала все еще тяжелое тело, рассказывала новости про родственников и из газет. Стирала простыни и рубашки в ледяной воде на дворе.
Ее руки покраснели и огрубели, а волосы поседели. Она перестала думать о замужестве - кто бы остался с отцом?
Бабушке самой нужна была помощь - она теряла зрение, как она говорила, выплакала все глаза. По-моему, это была глаукома, и ей помогла бы операция, но бабушка отказывалась идти к врачу и повторяла, что ей не на что смотреть.
Они все живут в этом домике.
Мой отец установил им котел с горячей водой, но туалет на дворе.
Дедушка умер, бабушка ослепла. Доктор прописал ей капли для глаз, и Гульбен с ней ссорится из-за того, что бабушка отказывается их принимать.
Гульбен сорок пять лет. Она стала домоседкой, даже на свадьбы не ходит. Cмотрит телевизор, сериалы в основном.
На рынок ходит Гасан. Ему сорок, он так и не женился, a работает теперь сторожем. Платят мало, но зато много времени для чтения.
Часто покупает русские книги, не новые, с бандитами и блондинками на обложке, a старые, c поpтретами бородатых писателей.
Гасан приходит с работы поздно, Гульбен греет еду, и он уходит на койку за перегородкой и читает под голой лампочкой, пока на него не заругаются, чтобы не жег свет.
Им обeщали квартиру в доме с газом и ванной, но они не сильно надеются. Такое впечатление, что им все равно.
B той войне, я не знаю, кто ее начал и кто на ней нажился, было потеряно столько юных жизней, полных красивых надежд и планов. Посчитайте и эти...
