Много раз с тех пор я вспоминал бакинскую жару августа 99-го и резко контрастирующую с ней прохладу гигантского президентского кабинета, обставленного помпезно казенной мебелью и украшенного национальным гербом очень самодельного вида. Столь же решительно своими свободными манерами и элегантностью контрастировал со всей этой обстановкой и почтительно вытянувшимися служащими президентской администрации высокий сухопарый улыбающийся человек, неудачными, на мой взгляд, изображениями которого были украшены улицы азербайджанской столицы на моем пути в президентский дворец. Готовясь к встрече с Алиевым, я прочел почти три сотни его интервью и публикаций о нем. Но то, что он стал рассказывать мне, было столь же непохоже на прочитанное, как и этот человек на свое окружение.

- Гейдар Алиевич, в одном из интервью, сравнивая работу актера и деятельность политика, Вы сказали, я процитирую, "настоящий руководитель не может быть актером. Актер каждый раз играет роль, политик же этого делать не может. Даже во время публичных выступлений, он не должен играть: слова должны идти от ума, от души, но не от роли"…Я хотел бы просить Вас рассказать о тех изменениях в Вашем личном восприятии мира, под влиянием событий, происходивших в конце СССР, а затем и в независимом Азербайджане…

- Вы знаете, хорошо, что напомнили это мое высказывание, я уже забыл, когда говорил, но я говорил, действительно. Это, во-первых, хорошо, что мне напомнили.

Но что касается, менялись ли мои убеждения, взгляды, понимаете, может я цельно об этом где-то не говорил, потому что у меня никогда времени не было свои воспоминания писать, свои мысли излагать и так далее... Получилось так, что часто у меня спрашивают, правда, у меня все меньше и меньше времени на такие встречи, но, тем не менее, когда возможно, во время этих встреч я многое вспоминаю, чему раньше не придавал значения и так далее.

Если говорить об убеждениях, понимаете, я, в принципе, был убежденным коммунистом. Вот когда Советский Союз стал шататься, я помню, что некоторые люди, которые день и ночь служили Коммунистической партии, Советскому Союзу, стали критиковать недостатки и начали, что, видите ли, я давно был такой, и раньше я такой был, но, однако, понимаете, я не мог и так далее... Я таких людей не уважаю. Человек, который живет двойной жизнью, это уже человек недостойный уважения.

Вот я знаю людей из нашего высшего эшелона Коммунистической
партии. Я человек - абсолютный убежденный коммунист был, и все, что я делал, я считал, что все это делается именно во имя народа, во имя блага, во имя общества и во имя того государства, в котором мы находились. Ведь все мы родились и выросли в этом государстве, в этом строе, в этой идеологии, поэтому кто-то что-то может сказать, опять-таки неправда, неправда, это люди перекрашиваются. Поэтому эта идеология, сама по себе коммунистическая идеология, она всегда была привлекательной, всегда. То, что равенство, справедливость, люди должны жить в таком достойном обществе, моральные ценности и так далее. Поэтому это не вызывало у меня никогда никаких сомнений. Но какого мне было, допустим, не то, что расхождение, другое, другая сторона моей деятельности, раньше, когда я в КГБ работал, а потом я стал первым секретарем ЦК, я всегда был сторонником того, что мы должны очень трезво относиться, объективно относиться к нашему обществу, к нашей жизни, к нашему окружению. Не приукрашивать, видеть наши пороки и недостатки.

Самая главная беда того строя, той идеологии состояла в том, что все представлялось в идеальным виде, все прекрасно, все хорошо и так далее. Вы понимаете, этот Комитет государственной безопасности, вот его звенья, которые действительно реально умно действовали, они в какой-то степени во многих вопросах, информируя, допустим, государство и так далее, носили характер оппозиции государству. То есть как, допустим, те недостатки, пороки в обществе, преступления, злоупотребления и так далее, которые государственными органами замазывались, скрывались и так далее, органы государственной безопасности, я, например, о себе говорю, об этом открыто, не то, что открыто (чекист где-нибудь выступал открыто?), но говорил.

Я здесь работал председателем КГБ, был первый секретарь, кстати, которого я заменил. Я приходил к нему и говорил очень неприятные вещи. Говорил, уважая его, желая, чтобы этих вещей не было. Но иногда я видел, что он воспринимал, а потом я вижу, что он не воспринимает, нервничает, раздражается. То есть, вы понимаете, я, это не потому, что я работал там, я по своему характеру, по своим убеждениям: что хорошо, надо - хорошо, что плохо - плохо. Нельзя приукрашивать, нельзя обманывать.

Вот в этом отношении я где-то был и открыто, и не открыто в оппозиции той линии, которая проводилась. А когда в 69-м году я стал первым секретарем ЦК компартии Азербайджана, буквально через месяц, - это вы можете по материалам печати того времени посмотреть, - через месяц я выступил с очень откровенным докладом о всех пороках, которые есть в нашей жизни. Это, значит, в Азербайджане, но нельзя сказать, что Азербайджан островок, который оказывается в другом месте и по-другому.

К чему это сводилось? Что у нас коррупция, у нас взяточничество, у нас
должностные люди злоупотребляют своим положением, у нас нарушаются принципы равноправия и так далее. То есть то, что, допустим, проповедовалось нашей коммунистической идеологией о честности, справедливости, порядочности и так далее, а в реальности много было наоборот. А носителями этого были не простые люди, носителями этого были в основном должностные люди, те же коммунистические руководители, руководители министерств, ведомств и так далее.

Мое это выступление, как бомба взорвалось и в Советском Союзе, и за рубежом. Начали, - я же получал тогда информацию, давали нам, записывали, давали по списку, - все газеты пишут: Алиев появился такой. Но, правда, крен был такой, что, видите ли, этот чекист, он сейчас должен разгромить, все разрушить, всех посадит и так далее.

Дело не в том, что посадит. Я, например, первые, примерно 20 дней использовал такой метод: меня лично не знали, поскольку я председатель КГБ, фотографий нигде нет, ничего нет, я садился в такси, ездил по такси и смотрел, как обслуживает таксист. Ну, я вижу, что плохо обслуживает, и я его задерживал. Или, например, приходил в магазин, (не знают, кто я такой): "сколько мясо стоит?" - Столько мясо стоит. - Где первый сорт, где второй сорт, где третий сорт? (Я очень хорошо помню: у нас два рубля стоил третий сорт, два двадцать - второй сорт, два сорок - первый сорт.) Все под первый сорт продавали! Залезал в склад, задерживал: что здесь мясо он не продает, (дефицит был мяса), а там у него сколько - он из-под полы продает. И так за первые 20 дней я, таким образом, лично задержал около 40 человек.

Может быть, метод был совершенно недозволенный, но, а что мне делать? Я поручал милиции, прокуратуре - "все в порядке, все нормально". А народ недовольствует! Это недовольство я знал и, работая в прежней службе, это недовольство я знал, исходя из своего окружения. Это недовольство - другая часть нашего общества.

Тогда также появилась моя фотография, ее достали, распечатали и раздали всем магазинам, всем таксистам и так далее. И кличку мне дали "Михайло" - "в городе "Михайло", а "Михайло" - это наш соотечественник, во время войны в Югославии и Италии, он под видом Михайло, одетый в немецкого офицера, он много геройств совершил, потом ему присвоили звание Героя Советского Союза, и мы создали фильм о нем. И вот эту кличку "Михайло" мне дали. Потом я расшифровался через некоторое время, но на этом этапе этот способ мне
помог.

И потом проходит месяц, звонит мне первый раз Леонид Ильич Брежнев после того, как я начал работу, потому что до того, как я начал работать, я был у него, он меня принимал, потом Политбюро рассматривало этот вопрос, он там напутствия давал и так далее. Я, естественно, обрадовался - звонок от Генерального секретаря, событие у нас было тогда. (А я знал, что он в это время отдыхает в Крыму.)

- "Как дела?"

Я начал активно ему рассказывать, как, что я делаю и так далее. Он говорит: "Слушай, что ты там палку перегибаешь? Что такое? Да, вот мне дают информацию из зарубежных радиостанций, ты что там делаешь? Наш строй разрушаешь?"

Я говорю: "Нет, Леонид Ильич". (Мне пришлось 40 минут ему рассказывать.) Но он-то, в принципе, возражать против этого не мог, что я так открыто говорю о пороках нашего общества, а вместе с тем: "Ну, ты смотри там!" и так далее.

Наши кинорежиссеры создали фильм обо мне документальный, они нашли, беседовали с Арбатовым, Яковлевым - бывшим секретарем ЦК. Вот они говорят, - я ссылаюсь на них, потому что я сам все это знаю, - вся страна говорила, но сейчас уже многие забыли, они говорят: «Алиев впервые в Советском Союзе начал борьбу с коррупцией». И вот так это шло все время в период моей жизни.

Сейчас мы говорим о гласности, кстати, когда Горбачев, ну что там, два понятия было - "гласность" и "перестройка". А эту гласность я начинал в 69-м году. Почему я начинал? Потому что, я повторяю, я, будучи убежденным сторонником своего строя, своего государства, вместе с тем видел негативную часть этого и не хотел, чтобы это было, я хотел исправлять. Это длинная история...

Но теперь перейду 69-й год - 86-й год. Идет 26-й съезд партии, уже 86-й год, "перестройка", "гласность" и так далее. Члены Политбюро распорядились, что во время съезда для иностранных корреспондентов будут пресс-конференции, и один министр по социальным вопросам вдруг - из членов Политбюро единственный - мне сказал: "Идите", ну, я пошел. Этот пресс-центр МИДа битком был набит, интерес к моей личности был большой. Ну что тогда было? Писали открыто в "Правде" о том, что у нас есть "черный рынок", а официально говорили - нет. Я даже помню фамилию, статья была, женщина Самолис, она такую статью написала, которая бурную реакцию вызвала. А когда я пришел, как член Политбюро, еще больше сказал, чем она. Потом уже на следующий день все это передавали по телевидению, мне и Горбачев, и другие говорили: "Ну, ты уж чересчур резко..." и так далее.

То есть, вы понимаете, будучи убежденным коммунистом, я видел пороки, я видел недостатки, я видел, что они не устраняются и это постепенно, постепенно уже этот строй приводит к гибели. И соответственно, мои убеждения менялись в том плане, что уже так, видимо, невозможно, так невозможно. Теперь реформы начали мы проводить...

Кстати, этот вопрос мало кто знает: Андропов покойный, когда был избран после Брежнева, он стоял на позиции реформ. Кто-то считает, что он хотел ужесточить - неправильно, он, правда, хотел укреплять дисциплину, порядок, потому что расхлябанность была до невозможного. Но он реформы хотел, то есть он, конечно, не был против строя, он не хотел его менять, но он понимал о том, что надо реформировать этот строй. И когда он меня пригласил на работу в Москву членом Политбюро первым заместителем, он создал ряд комиссий по подготовке проекта реформ и во многих комиссиях я был или членом, или даже председателем.

УБЕЖДЕНИЕ В НЕОБХОДИМОСТИ РЕФОРМИРОВАНИЯ СИСТЕМЫ

Потом уже, когда я заметил, что эта перестройка, все эти мероприятия тоже не дают результата, я пришел к такому выводу, что надо менять сущность этого государства.

Но были, конечно, сильные толчки. Ну, во-первых, я почувствовал, что Горбачев в Советском Союзе, в национальном вопросе, мы говорили, занял очень негативную позицию, он стал русифицировать национальные республики, это вызвало недовольство.

Я ему несколько раз говорил: вот события в Казахстане в 86-м году в декабре это - первая была вспышка против этого действия Коммунистической партии Советского Союза. А ведь его предупреждали, что этого нельзя делать! Там был первым секретарем Кунаев 22 года, казах, постарел, не мог работать... Но надо было там уже другого человека, а он взял своего друга, русского человека, послал туда, который никогда там не работал, и там первые восстания были.

Кстати, многие эти события Северного Кавказа заложены были тогда. Я по этим вопросам с ним сталкивался и сталкивался.

Потом я ушел в отставку, и во время отставки у меня было много возможностей, и я почувствовал, что мы с этой идеологией должны расстаться. Но и окончательно это произошло в январе 90-го года, когда против азербайджанского народа совершили агрессию, я выступил и ушел из Коммунистической партии.

- Какова роль в распаде СССР, в конце КПСС и, кстати, международного коммунистического движения тоже, личного фактора - ошибок тех или иных политических деятелей, с которыми Вы вместе работали, скажем, с середины 80-х годов? Ускорили ли они этот процесс распада, замедлили ли? Вообще, что это значит - "личный фактор" в руководстве таким процессом?

- Вы знаете, из руководителей Советского Союза никто, не только не старался, не хотел разрушать Советский Союз.

Сейчас на Западе Горбачев оказывается очень ценный человек, потому что он "разрушил" Советский Союз. - Абсолютно неправильно! Горбачев пытался укреплять Советский Союз и укреплять, и так далее. Пытался проводить различные реформы, вот так же пытался сохранить Советский Союз. Но он не понимал о том, что это уже невозможно.

Когда была попытка, вернее, уже шел процесс развала Советского Союза, то есть республики уже добивались, если не полной независимости, но свободы и так далее, я уже тогда не был Москве, я жил в Нахчыване, - это 90-91-й год, референдум о сохранении Советского Союза в 91-м году в марте. Я убежден был о том, что это бесполезное дело и поэтому открыто выступал против существования Советского Союза, открыто выступал, призывал азербайджанский народ, чтобы он не шел на референдум: вообще надо отказаться от референдума и добиваться своей независимости.

Вы понимаете, личностный фактор может в том плане, что какие-то люди, пытаясь сохранить Советский Союз, делали то, что ускорило этот процесс, а так никто изнутри не добивался этого. Но я должен сказать, и он распался очень быстро, он держался на этой силе.

- Гейдар Алиевич, вы рассказали о трансформации вашего восприятия мира, вашего личного. Насколько это было типично, характерно для того круга руководителей Компартии и советского государства, в котором вы повседневно вращались? Или вы были такой, извините, "белой вороной" там?

- Нет, я "белой вороной" не был. Я должен сказать, что там у нас в Политбюро такая система была - никто ни с кем не откровенничал.

Допустим, я 5 лет работал в Москве, первый заместитель Председателя Совета министров, член Политбюро, но я не мог откровенно с кем-то говорить. И видел, что другие тоже. Ну, вот официально пришли на Политбюро, что-то сказали, о каких-то недостатках, а так, чтобы свои глубокие мысли кому-то изложить - это невозможно.

- Почему? Боялись?

- Я многое не знал до того, как я не переехал в Москву. Работая здесь руководителем республики и будучи здесь, я уже с 76-го года был кандидатом в члены Политбюро, но я так не представлял атмосферу в Политбюро, как я ее увидел, когда туда я прибыл. Очень такая жесткая атмосфера была.

Я проработал там 5 лет, у меня ни одного друга, ни одного товарища по работе нет. Конечно, там были консерваторы, страшные консерваторы, они ничего не понимали.

И кстати, я должен сказать, что в Политбюро таких умных людей было мало. Мы когда были здесь, мы на них смотрели, а ты же не знаешь его близко, а когда я даже работая здесь, общался более близко с членами Политбюро, возвращался сюда, думал: "Боже мой, какой примитивизм!" Ты заходишь к нему по делу, он так болтает, болтает, ты доволен, что тебя принял член Политбюро, а он говорит, что я принимал того, другого, третьего, а ничего из этого нет! Поэтому уровень не очень был высокий политического понимания. Потом, знаете что, я здесь работал 14 лет первым секретарем, когда я встал на этот путь, и здесь меня осуждали все, те люди, которых я воспитывал, я выращивал, они все стали против меня, меня осуждали...

- Но здесь-то хотя бы, у вас друзья есть?

- Вы понимаете, у меня были друзья по работе, но на этом мы разошлись. Вот, например, у меня были члены бюро ЦК, за этим столом мы обсуждали, но, во-первых, когда я ушел в отставку, все они забыли обо мне, а во-вторых, хорошо, я заявил о том, что я выхожу из партии - через 10 дней создали комиссию ЦК партии для того, чтобы разобраться, почему я вышел из Компартии. Я даже не знал, что здесь создали комиссию, потому что мало получал информации, звонят: «вы знаете, что там ЦК партии Азербайджана создали комиссию по
расследованию вашей деятельности, имея в виду, почему вы вышли из коммунистической партии?» Ну, а что мне оставалось делать? Я рассмеялся, сказал, пусть расследуют, ведь в Коммунистической партии самое высокое наказание - это исключение из партии, а сам себя уже исключил из партии! Выше этого что мне сделают?

И вот я прибыл сюда, и в 90-м году я здесь на сессии Верховного Совета выступал, люди, которые члены Политбюро, члены ЦК, работали под моим началом, не восприняли мое выступление, освистывали меня.

Моя жизнь была очень сложной и негладкой, но вы сказали, что я единственный из всех людей, который "выжил"; правда, не единственный - Шеварднадзе, мой сосед...

- Но Шеварднадзе тогда, нужно заметить, когда, скажем, в марте 1985 года избирают Горбачева, еще не был членом Политбюро, в отличие от вас, поэтому я так говорю...

- Тогда он не был членом Политбюро, я был членом Политбюро, я избрал Горбачева, это вы правильно говорите. Позже, через год он стал членом Политбюро, но все же мы там вместе еще два года работали, потом я ушел.

Но разница есть, потому что Шеварднадзе остался в руководстве Советского Союза до его распада, а я же ушел в 87-м году. Шеварднадзе никто не преследовал, я подвергался преследованиям и в Москве, и, к сожалению, здесь.

- А почему вас преследовал в 87-м году, скажем прямо, Горбачев?

- Посмотрите фильм, опять-таки высказывания Яковлева, ему задавали вопрос: а почему Алиева он убирал тогда. Мне неудобно об этом вам говорить, но я выскажусь: он несколько раз говорил - Алиев был сильным человеком. Он не хотел сильного человека рядом иметь.
Или же вот, например, как раз через этот фильм стало известно, - у меня на столе лежит дневник Черняева, помощника Горбачева. Где-то на первой странице написано, что в 88-м году мы с Шахназаровым, это помощник Горбачева был, очень любимый, армянин, зашли к Горбачеву, потому что исполнилось 64 года Шахназарову, и он его поздравил, обнял, расцеловал, и как раз в это время события Нагорного Карабаха были. Стали интересоваться, Горбачев жалуется, что Азербайджан так, Армения так... "А как Алиев? Что Алиев?.." (Этот вопрос, может быть, именно задан был в плане того, что может Алиев сделать. Кстати, тогда тоже они не обратились ко мне.) А он говорит: "копаем, раскапываем, так что будет посильнее, чем дело Рашидова".

Мне известно было, это тоже опять Яковлев говорит, что уже после того, как я ушел из партии и в 90-м году выступил в Москве в связи с вводом сюда войск и так далее, они уже готовили мой арест. Яковлев говорит о том, что ему доложили: на уголовное дело не тянет, что нам делать? Пуго был в Комитете партийного контроля, который, кстати, в августовские события застрелился.

Я-то, собственно говоря, из Москвы ушел, улетел, меня же не выпускали из Москвы. Меня не выпускали - больного человека! - на родину. Трижды я приобретал билет, и потом звонки мне, вплоть до... Лигачев звонил, Крючков звонил и другие: Гейдар Алиевич, мы не советуем, мы не хотим, чтобы вы ехали в Азербайджан, потому что ваш приезд дестабилизирует обстановку! Я говорю: слушайте, я больной человек, перенес инфаркт, никак не могу прийти в себя, я хочу пойти, изменить климат, у меня возможностей нет куда-нибудь уехать, в какой-нибудь санаторий, никуда. Я сижу дома у себя в Москве, задыхаюсь. Я, собственно, нелегально улетел оттуда.

Поэтому жизнь по-другому сложилась... Мой друг Шеварднадзе, он гладко оттуда при распаде Советского Союза переехал в Тбилиси и возглавил свою республику. Я-то с 87-го по 90-й год в Москве преследовался, а потом в 90-м году я приехал сюда летом, здесь в Баку мне не разрешили жить. Через 3 дня мне угрожали, что вы будете убиты здесь. И я улетел в Нахчыван, который в блокаде, и прожил там 3 года в таких условиях...

- Ваши коллеги еще в 87-м году списали Вас с формулировкой "по состоянию здоровья", я помню это, когда они исключили. Теперь вы перенесли сложнейшую операцию, как вы себя чувствуете сейчас?

- На этот вопрос я немного дам расширенный ответ. Тоже, между прочим, характеризует Политбюро. В 87-м году я в мае месяце внезапно, - в Кремле у меня кабинет был, там мы сидели, - внезапно в кабинете я плохо себя почувствовал, доставили меня в больницу, какие-то уколы сделали, два дня я был без сознания. Потом мне сказали, что у меня инфаркт серьезный, и даже дети мои, которые две ночи там находились в больнице в коридорах, даже им говорили, что у меня мало надежды выжить.

Потом уже Горбачев стал подсылать ко мне людей, получилось так, что в больном состоянии у меня добивались того, чтобы я заявил, что я не могу работать, что, будучи в больнице, меня уволят. Вот бесчеловечность! Сколько таких вещей можно назвать, которые привели меня к отвращению к Политбюро! Когда меня избирали кандидатом в члены Политбюро в 86-м году в феврале, я считал это